Я лежу в своем гробу,
Дышат черви безобразные
На щеках, в глазах, на лбу.
Как челнок, сраженный мелями,
Должен медлить, должен гнить,
Я недели за неделями
Рок бессилен изменить.
За любовь мою чрезмерную
К наслаждениям земным,
После смерти, с этой скверною
Грешный дух неразлучим.
Целых семь недель томления,
Отвращения, тоски,
Семь недель, до избавления,
Рабство, ужас, и тиски!
Лишь одной отрадой нищенской
Ад могу я услаждать;
Пред оградою кладбищенской
Белой тенью в полночь встать.
СОЗНАНИЕ
«Я с каждым могу говорить на его языке…»
Я с каждым могу говорить на его языке,
Склоняю ли взор свой к ручью или к темной реке.
Я знаю, что некогда, в воздухе, темном от гроз,
Среди длиннокрылых, меж братьев, я был альбатрос.
Я знаю, что некогда, в рыхлой весенней земле,
Червем, я с червем наслаждался в чарующей мгле.
Я с Солнцем сливался, и мною рассвет был зажжен,
И Солнцу, в Египте, звучал, на рассвете, Мемнон.
Я был беспощадным, когда набегал на врагов,
Но, кровью омывшись, я снова был светел и нов.
С врагом я, врагом, состязался в неравной борьбе,
И молча я вторил сраженный «О, слава тебе?»
И мной, безымянным, не раз изумлен был Сократ.
И ныне о мудром, со мной, обо мне, говорят.
Я с каждым могу говорить на его языке,
Ищи меня в небе, ищи меня в темной реке.
«Я не знаю, что такое — презрение…»
Я не знаю, что такое — презрение,
Презирать никого не могу.
У самого слабого были минуты рокового горения,
И с тайным восторгом смотрю я в лицо — врагу.
Я не знаю, как можно быть гордым
Пред другим. Я горд — пред собой.
О, струны мои, прозвените небывалым аккордом,
Чтоб враг мой был, как я, во мгле голубой!
«Я не могу понять, как можно ненавидеть…»
Я не могу понять, как можно ненавидеть
Остывшего к тебе, обидчика, врага.
Я радости не знал — сознательно обидеть,
Свобода ясности мне вечно дорога.
Я всех люблю равно, любовью равнодушной,
Я весь душой с другим, когда он тут, со мной,
Но чуть он отойдет, как светлый и воздушный
Забвеньем я дышу, своею тишиной.
Когда тебя твой рок случайно сделал гневным,
О, смейся надо мной, приди, ударь меня:
Ты для моей души не станешь ежедневным,
Не сможешь затемнить — мне вспыхнувшего — дня.
Я всех люблю равно, любовью безучастной,
Как слушают волну, как любят облака.
Но есть и для меня источник боли страстной,
Есть ненавистная и жгучая тоска.
Когда любя люблю, когда любовью болен,
И тот, другой, как вещь, берет всю жизнь мою,
Я ненависть в душе тогда сдержать не волен,
И хоть в душе своей, но я его убью.
ЗАГЛЯНУТЬ
Позабывшись,
Наклонившись,
И незримо для других,
Удивленно
Заглянуть,
Полусонно
Вздохнуть,—
Это путь,
Для того чтоб воссоздать
То, чего нам в этой жизни вплоть до смерти не видать.
ДУША
Душа — прозрачная среда
Где светит радуга всегда,
В ней свет небесный преломлен,
В ней дух, который в жизнь влюблен.
В душе есть дух, как в солнце свет,
И тождества меж ними нет,
И разлучиться им нельзя,
В них высший смысл живет сквозя.
И трижды яркая мечта —
Еще не полная, не та,
Какая выткалась в покров
Для четверичности миров.
Последней, той, где все — одно,
В слова замкнуться не дано,
Хоть ею полон смутный стих,
В одежде сумраков земных.
И внешний лик той мысли дан:
Наш мир — безбрежный Океан,
И пламя, воздух, и вода
С землею слиты навсегда.
«Жемчужные тона картин венецианских…»
Жемчужные тона картин венецианских
Мне так же нравятся, как темные цвета
Богинь египетских, видений африканских,
И так же, как ночей норвежских чернота.
Но там в Норвегии еще есть ночь иная,
Когда в полночный час горит светило дня.
И яркие цвета, вся сила их земная,
В кровавых кактусах так радуют меня.
Что в мире я ценю — различность сочетаний:
Люблю Звезду Морей, люблю Змеиный Грех.
И в дикой музыке отчаянных рыданий
Я слышу дьявольский неумолимый смех.
ЧАСЫ
Отчего в протяжном бое
Убегающих часов,
Слышно что-то роковое,
Точно хоры голосов?
Оттого, что с каждым мигом
Ближе к сердцу горький час.
Верь заветным древним книгам
Страшный Суд грядет на нас.